Сухим канцелярским языком в сообщении говорилось, что в последнее время Департаментом общественного здоровья отмечено значительное увеличение потребления определенных производных концентрата гла-у. В связи с этим движимое интересами общества правительство Метрополии берет под строгий контроль ввоз концентрата в Метрополию, его переработку и использование готовой продукции. Концентрат гла-у переводится из числа товаров двенадцатой категории импорта в число товаров категории импорта 2А (хорошо еще, что не в первую категорию, хотя для производителей разница невелика). Это означает, что импорт гла-у ограничивается определенной, устанавливаемой правительством квотой, а цены на концентрат на внутреннем рынке Метрополии значительно повышаются. Повышаются, естественно, и закупочные цены, но, учитывая размеры пошлины на товары группы 2А, а также еще не установленные размеры квоты ежегодного ввоза концентрата в Метрополию (которые наверняка составят не больше двадцати-тридцати процентов от нынешнего его производства), можно было с уверенностью предсказать, что Сэлх терял практически все возможности получения прибыли за счет экспорта в Метрополию своей монокультуры. Экономика Сэлха теперь обречена, на планете оставалось лишь одно богатство — реенгрит.
Меня поразило, что мэр нисколько не удивился. Он взял у меня листки с сообщением, пробежал глазами по первой странице, пролистал остальные — не столь важные, содержащие лишь различные дополнения и уточнения, и сказал совершенно обыденным тоном:
— Ну что ж, я ждал этого.
— Вот как?
— Конечно, Мэг. Это просто логически вытекало из первого сообщения. Метрополия крепко нас держит.
Он сунул листки в щель приемника, потом немного посидел молча, барабаня пальцами по матовой поверхности стола.
— Все очень просто, Мэг, все очень просто. Они хотят исключить малейшую возможность того, что мы сами будем разрабатывать реенгрит. И они ее исключили. Черта с два мы теперь получим какие-нибудь кредиты!
— Странно устроено общество. Вроде бы, такое богатство на Сэлх свалилось — а большинство населения оно чуть ли не по миру пускает.
— Да, многим теперь ничего не остается, кроме как включиться в разработку месторождений реенгрита. И условия будем диктовать теперь не мы, а те, кто получит право на разработку. С самого начала нам навязали этот гла-у в качестве монокультуры, и рано или поздно все равно взяли бы нас за горло. Я удивляюсь только, почему они нас вообще так долго не трогали.
— Наверное потому, что Сэлх не имел раньше никакого значения.
— Да, наверное именно поэтому.
Из мэрии я пошел в контору Службы Связи. Раньше это помещение почти всегда пустовало — мало кому здесь требовались мои услуги. Но теперь именно сюда стекались все послания, что хотели отправить в Метрополию местные жители. Раз в сутки я заходил сюда за накопившейся корреспонденцией и относил к себе на Станцию Связи. Нелепый старинный обычай — писать все послания на бумаге, придавая им тем самым, как учили нас в Академии, силу документов. Наверное, именно из-за своей нелепости этот обычай и дожил до наших дней.
В конторе я достал из ящика послания и разложил их по порядку. В основном это оказались заказы, попалось также несколько запросов на кредиты и еще какие-то бумаги о банковских операциях. И одно личное послание — это было серьезно, над этим стоило подумать.
Я сложил бумаги в папку и побрел к себе на холм. Туда ко мне обычно никто не поднимался, поскольку в помещение Станции мог входить лишь один человек на планете — я сам. Даже если бы я захотел пригласить кого-то к себе, Станция не пропустила бы его внутрь. Это железный, нерушимый обычай Службы Связи Метрополии. Как нерушим был и ответ планет — членов Ассоциации, которые пользовались услугами нашей службы — ни один из нас, носящих ее мундиры, никогда не мог ступить в зал заседаний местного органа власти. Я, по идее, тоже не имел права вступать в зал, вход в который был расположен справа от двери в кабинет мэра, но я еще ни разу не видел, чтобы местные жители воспользовались этим помещением.
Я подошел к двери Станции, и она пропустила меня внутрь. В центральном зале под куполом по-прежнему стояли в углу неубранные блоки, оставшиеся от последнего ремонта — никак не доходили руки заняться ими. Я подошел к пульту, вынул из папки принесенные бумаги, и, не садясь в кресло, стал проставлять на них символ отправления. Личное послание лежало последним в стопке. Да, личное послание — штука серьезная, этим придется заняться, подумал я. Это как-то совершенно не входило в мои планы. Никак не предполагал, что здесь, на Сэлхе, у кого-то могут сохраниться хоть какие-нибудь личные связи с Метрополией. Хотя почему бы им и не сохраниться? Ведь есть же здесь новые поселенцы, и «Раногост» тоже прилетает регулярно. Может быть, это послание кому-то из бывших членов его экипажа?
Я повертел в руках листок, покрытый цифрами. Нет шифров, которые не разгадываются. И все же это потребует времени, возможно, немалого времени. А время сейчас очень дорого. Знать хотя бы, кто мог отправить личное послание — было бы легче. Но и на выяснение этого понадобится немало времени…
Вводить послание в память Станции для дешифровки было бы опрометчиво. Следовало помнить о возможных последствиях, ведь непременно будет расследование. Воспользоваться мощностями библиотеки мэра? Опасно. Поработать в библиотеке кого-нибудь из местных, Арна, например? Но кто знает, не он ли — автор послания. Вот ведь влип, подумал я, вот ведь угораздило! Все хорошо, если на это послание не затребован срочный ответ тогда у меня в запасе может быть неделя, даже две. А если затребован? Если уже завтра его отправитель будет ожидать ответа — что тогда?